Вторник, 19.03.2024, 13:43
Сайт студии "АЗ"
Главная | Лёвин. Юбилей (1) | Регистрация | Вход
Меню сайта
Юбилей (часть 1-я)

СЕРГЕЙ ЛЁВИН

50 штрихов к портрету

От автора.
Как-то само собой, незаметно и быстротечно, пролетели 10 лет с того знаменательного момента, когда ваш покорный слуга вышел на сцену тамбовской библиотеки имени Пушкина и впервые прочитал вслух три своих стихотворения при широкой и почтенной аудитории.
Это было одно из тех чудесных выступлений литературной студии «АЗ», когда все мы были молоды и азартны, немножко эпатажны и очень горячи. Ещё ни у кого не было собственных книг, кто-то делал только первые робкие шаги в литературе, кто-то искал свой путь, кто-то писал, потому что по-другому просто не мог.
Наш руководитель Сергей Бирюков давал нам возможность читать стихи не только в пределах студии, но и на таких вот творческих вечерах. И каждый раз появлялся стимул удивлять, достигать новых результатов, впечатлять.
Помню, как спустя несколько дней в одной из тамбовских газет вышла статья, в которой каждому из нас, выступавших, были даны эпитеты. «Задумчивый» Минаев, «авангардный» Шепелёв, «лиричная» Владимирова. Мне достался ярлык «экспрессивный». С той поры я всегда старался соответствовать этому имиджу и каждое своё выступление превращал в некий почти театральный акт. Тогда я понял, что стихи должны ЗВУЧАТЬ.
Сколько раз с той февральской поры я выходил на сцену? Сколько стихов шептал, орал и артикулировал вам, моим друзьям? Не так уж и много, не так уж и мало.
И в эту импровизированную, «не номерную» книгу вошли стихи, которые чаще всего звучали на сцене. Несколько текстов из «Упал со стула», несколько из «Снайпера», а также те, которые ещё не были опубликованы. Всего их 50.
Это 50 лучших моментов моей жизни, 50 штрихов к моему портрету, 50 оттенков самых разных чувств – от любви до ненависти, от страха до страсти, от смеха до горечи…

***
Я приду ночью, принесу звёзды,
осыплю тебя сияньем зеркал,
распахну окно, разорву простынь –
я ведь почти всемогущим стал.

Я приду ночь, поцелую в губы,
проведу по щекам сухим языком.
Загудят в темноте полночные трубы,
и станет тогда вкус любви мне знаком.

Я приду ночью, разгоню тучи,
пусть луна покрасуется в небе – как ты.
А затем совершу полёт с горной кручи,
чтоб на чёрных лугах собирать цветы.

УТРЕННЕЕ
Больно бью по морде утра.
Ночь закончилась. Не надо!
Мне взгрустнулось почему-то.
Достаёшь опять помаду.
Подожди! Усни же, время,
задержи хоть ненадолго
обороты! Я мгновенье
отдышусь. Тамбовским волком
выть хочу, трещать зубами,
рвать будильник хищной пастью.
Утро встало между нами
неприятнейшей напастью.
Утро съело наши души,
утро выплюнуло ласку,
утро с неизменным душем,
ослепляющей повязкой
солнцесвета. Ранозорью
заслонило нам дорогу,
просолило раны болью.
Утро, как же ты убого,
ограниченно, противно!
Ненавижу!!!! Но деваться
некуда. Гнетёт рутина
утренних часов кастраций.
Отклониться? – Нет пространства.
Увернуться? – Невозможно.
Смены суток постоянство
бьёт меня в ответ по роже.

МЫШЛЕНИЕ ПО-НОВОМУ
Мыслю категориями «Тетриса»:
куда вставляется эта штука?
А как замечательно она вертится,
рассыпаясь из дома по переулкам?!

Открывая двери длинноте моей,
исчезает за рядом ряд.
К символу отцов и матерей
поверну то перёд, то зад.

Новогодний подарок – игра в квадраты.
Смотри, так устроена семья!
Вне её почему-то мне не рады:
пришёл, чтобы осеменять?

Нет, я просто мыслю «Тетрисом»!
Его дисплей стал иконой.
Десять перекладин вместе – лестница,
ничего кроме.

ПАЛОМНИЧЕСТВО
В церковь мужики спешили,
кто – с похмелья, кто – с попойки,
пешим ходом, на машине,
было их несчётно сколько.

Перед алтарём стояли,
рукавом нос утирая;
мускулы прочнее стали,
сила лютая, мужская.

Ухмыляясь, рвали майки
на груди перед иконой:
«Все враги у нас – собаки!
Мы ж народ примерный, скромный.

Ты прости нас, Символ Веры,
ты слезу пусти, Мария.
Мы – народ повсюду первый,
наша мать – земля Россия.

Нам пошли еды и злата,
да грехи прости все разом,
а за это будет платой
поклонённый Богу разум».

Горбились, скрипя зубами, –
не в почёте зря гнуть спину –
окончанья службы ждали,
чтоб вернуться к бочкам винным,

и, плюя на пол украдкой,
прочь спешили удалиться,
подтираясь правдой-маткой,
пряча комья льда в глазницах.

ЛИРИКА
Мы целуемся только во сне:
ты становишься зримо-реальной.
Я хочу тебя маниакально
оттащить от проёма в стене.

По аорте струится вода,
лимфатический узел развязан.
Я, в преддверье рассудочной казни
задыхаясь, шепчу только «да».

Из меня вытекают слова,
словно гной, отторгаемый раной.
Отдираю лицо от экрана,
где чернеет глобальное «2».

Нас пленили жестокие «не»:
не должны, не имеете права,
непоэт, неудачная пара.
Мы целуемся только во сне.

МАЛЫШ
Тихого мальчика, шляясь от скуки,
я повстречал в чьём-то старом подъезде.
Прятали яблоко слабые руки
с тонкой резьбою кошачьих отметин.

Плод между пальцев темнел перезрелый,
червем изъеденный, сочный и мятый.
Молча дитя поверх плода смотрело
так, что мне стало на миг неприятно.

Мудрый огонь в понимающих глазках,
трио зубов врассыпную по дёснам.
Хочешь, малыш, расскажу тебе сказку,
сказку о том, как непросто быть взрослым?

Нет, – обитатель подъезда ответил.
Фруктов палач и гроза иномарок,
сцен непристойных случайный свидетель,
драк и разборок видавший немало,

многое знает: ни в чём не нуждаясь,
мир пропускает сквозь призму понятий
детских и чистых, а подлость, и жалость,
и сладострастные вопли проклятий,

и пересуды банальных соседей,
и сексуальные игры подростков
слишком понятны взрослеющим детям.
То, что нам сложно, для них очень просто.

Яблоко – схема гниющего мира –
пальцами сжато. Испачкана кожа
юного старой Земли властелина.
Он господин, и ему всё возможно…

Он усмехается. Я убегаю,
трудно дыша, спотыкаясь убого,
нехотя в недрах души сознавая,
что повстречал настоящего Бога.

ВЕТРЫ
Солнце стекало медленно
тухлым желтком яичницы,
свет разливался веером
скудным до неприличности.

Рядом луна карабкалась
мокрая и голодная
по неживой параболе,
видимой телескопами.

Пели светил соцветия
о позабытой юности,
небо лучилось клетями,
почва трещала сухостью.

Люди молили вышнего,
мёртвые спали хлопотно.
Ветры сносили крыши нам
звероподобным рокотом,

мазали лица копотью,
звали в дороги дальние,
через костры жестокие
к бешенству на свидание.

Шли мы, большие, гордые,
резали камнем тайнопись,
утром теряли головы
и Люциферу кланялись.

СВИДАНИЕ
Раскрылясь широким шагом,
в никуда из ниоткуда
я спешил, ведь дома ждало
моё маленькое чудо.

Блёстки глаз в окно смотрели,
ожидая скрипа, стука.
Я бежал, сквозил метели,
от мороза громко ухал.

Торопясь, топил сугробы,
камнем падал в котлованы,
но взбирался вновь по склонам:
поздно – плохо, лучше – рано.

Мышцы ног порой сводило:
пальцем расправлял под кожей
ткань промёрзшую, рвал жилы,
в спешке был неосторожен.

И успел! За чёрной дверью
бросило битьё посуды
и повисло мне на шею
моё маленькое чудо.

ЛЮБИТЬ
Я шёл добровольно в любви мясорубку,
мне нравилось, как тело рвали ножи.
О череп разбил телефонную трубку,
когда, задыхаясь от страсти, спешил

услышать хоть отзвук знакомого тона,
залил нервной кровью весь письменной стол,
но мир вместо стерео сделался моно,
когда я дар речи опять приобрёл.

Я прыгал в окно, загребая руками
воздушные массы в попытке лететь,
и точки невидящих глаз провожали
нелепейший выбор: не жизнь и не смерть.

Вздымал рваный стяг безнадёжных иллюзий,
молчал, захлебнувшийся чувством весны,
наотмашь рубил безразличия узел
и бога молил об одном: «Не усни!»

Бежал напролом, разбивая барьеры,
стократ опрокинут был навзничь – вставал!
Чтоб всем доказать: я пока ещё смелый,
я сердцем могу переплавить металл.

Из каждой любви возвращался калекой,
протёртым в салат, обожжённым в печи,
смеялся, хоть было подчас не до смеха,
ведь можно улыбками раны лечить.

Сейчас наливаюсь кипением силы:
подняться с земли, устоять, победить.
Назло зачерствевшим душою гориллам,
восставший единожды, буду любить.

***
Засунь мне голову в тиски
и подзажми её слегка,
чтоб скорчились внутри мозги
и кровь из носа потекла,

чтоб карие мои глаза
упали на дощатый пол,
разбились, словно два яйца,
рассыплясь горсткою стекол,

чтоб череп треснул и погас
огонь, что теплился во мне,
чтобы в последний жуткий раз
уснул я в бесконечном сне.

А ты мне скажешь, что настал
потехи час, когда пески
укроют мир, вершины скал…
Зажми мне голову в тиски!

ЭТО ВЧЕРА
Это вчера уже было,
это вчера не вернётся,
это вчера – время пира,
харканья в полость колодца.

Это вчера – мякоть снега,
это вчера – копоть солнца,
это вчера – плод разбега
ввысь камикадзе-японца.

Это вчера… Я остался
там бы, но кончились рельсы.
Этим вчера замарался
в грязь пессимизма и спеси.

Этим вчера колокольня
выла, звала на обедню.
Это вчера – не сегодня.
Этим сегодня я сбрендил.

Этим сегодня я вымер,
этим вчера я был молод.
Вечность – бескрайняя гибель,
время – карающий молот.

Время – угрюмая осень,
осень – замёрзшая птица,
птица подсолнуха просит,
просит поесть и напиться,

просит водяры ужраться
вусмерть, чтоб снова забыться…
Запечатлел папарацци
наши бездушные лица.

СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЙ
ЭКСПЕРИМЕНТ
Кожица века набухла –
глаз на пороге рожденья.
Бывшая девочка-кукла
стонет, соху вожделея.

Красный язык тянет к солнцу
корнем, расширенным в горле,
к свету вот-вот развернётся.
Зреют манящие взгорья,

волосы тянут побеги
по свежевспаханным грядкам,
и разрываются веки –
их культивирует трактор.

По разомлевшему телу
льётся поток удобрений.
Девочка-овощ вспотела,
талии стебель накренив.

На нежных завязях грудок
ало набухли бутоны,
соком играют сосуды,
множатся клеток мильоны.

Веточки ног расправляя,
девочка выгнула спину
и, вспомнив кайф урожая,
расхохоталась невинно.

СКУКА
Окна закрыты, помятая простынь,
воздух, табачным пропитанный дымом.
Я, разложив поуютнее кости,
удочку взгляда на люстру закинул.

В клетку тетрадь, отписавшая ручка,
пятнышки чая на пухлой подушке.
Я, отрицавший понятие «скука»,
лоб размозжил о понятие «скучно».

Магнитофон, зажевавший кассету,
с полуоткрытой осклабленной пастью.
Диктор довольно вещает секреты
пошлых плодов невоздержанной страсти.

Ты откурила свои сигареты,
я получил свой паёк никотина.
Грязно-брехливая лапа вендетты
нас догнала и ладонью сдавила.

Даже видяшник не радует тела,
тело мечтает подняться с кровати
и полететь – может, чуть неумело,
но одолев притяженья проклятье.

Так, обругав троекратно Ньютона,
давшего жизнь теореме паденья,
снова я буду творить монотонно –
больше ведь я ничего не умею.

УРОВНИ
Линия солнца зеркального круга
пляшет на дымчатой крыше.
Мякоть твоя восхищённо-упруга,
но это уровнем выше.

Яркие тени нездешних прохожих
в Лондоне, Риме, Париже.
Сытые руки, довольные рожи –
и это уровнем выше.

Дверь к небесам или, может, ворота…
Думаю не о престиже;
мне не на землю с людями охота,
хочется уровнем выше.

Впалые зенки, махровая кожа,
бит, заражён и обижен.
Быстро нельзя, можно лишь осторожно –
падаю уровнем ниже.

Старые тапки, побритые молью,
топчут зловонную жижу.
Не защищу себя, не успокою –
это мой уровень ниже.

ВЕЧЕР
Вечер. Вечер. Вечер
по комнате сетью минут.
Пол их тенями исчерчен.
Минуты меня добьют.

Пустынна жилплощадь. Около
стоит только письменный стол.
Мороз расколол мои стёкла,
мои нервы мороз расколол.

Ветер. Ветер. Ветер
наизнанку вывернул уши.
Хотелось немного согреть их,
защитить от назойливой стужи.

Мысли вспороты ветром,
взгляд приморожен к трубам.
Зовёт вселенское где-то
при условьи, что буду негрубым.

Свечи. Свечи. Свечи
растопили лицо подтёками.
С трудом расправляю плечи,
чтобы не слиплись в комок они.

И падаю, падаю, падаю…
Траектория: вспышка – вечность.
Вдоль дороги висит гирляндою
тот же вечер и вечер и вечер

СЧАСТЬЕ
Дом мой всегда будет полон поэтов,
творческих личностей разных мастей,
а в разговорах не надо запретов.
Просьба: «Пожалуйста, чая налей».

Кухня и зал, телевизор и видик,
кресла, диван да холсты на стене.
Здесь не охают и не обидят.
Просьба: «Доверьтесь, пожалуйста, мне».

Будем есть хлеб с дорогим маргарином,
новые диски взахлёб обсуждать,
жить своей жизнью и петь свои гимны.
Просьба: «О дружбе нельзя забывать».

Дом мой всегда будет полон поэтов,
станут гостями художник, актёр.
Жить в одиночку – плохая примета.
Просьба: «Вступайте и вы в разговор».

АССИСТЕНТ
Я – ассистент у того, кто всё создал.
Я лишь вторичен. Большому Ему
подобострастно целую запястье,
но тайком пробую сам создавать.

Жаль, что моя стихопроза лишь отзвук
мыслей его, его чаяний, но
я не сдаюсь; так вот стержень за стержнем
литературу как Он я творю.

Я понимаю: судьба подмастерья –
жалкая участь, но всё ж не ропщу.
Может быть, как-нибудь, где-то и в чём-то
Мастера я хоть на миг превзойду.

Это мечта, это эхо надежды,
тающей в бездне жестоких времён.
Но, не поддавшись унынию, верю:
из ассистента растёт компаньон.

ПОЭЗИЯ
В пересечении строк,
между рассыпанных букв –
холод раскинутых рук,
чернью растерзанный Бог.

Я открываю тетрадь,
вновь начиная поход.
Тысячи лет напролёт
буду его продолжать.

Мир распознав до основ,
снова вернусь к чистоте
и запишу на листе:
«Господи, я не готов»…

ТЕЗИСНОЕ
Амфибрахий не станет анапестом,
ямб не сможет сравняться с хореем,
а вот я изменить себя запросто
могу, но не смею.

Утомлённый дешёвою спешкою:
даты, цифры, хвосты снежным комом –
я лепить себя нового мешкаю,
хоть живу под уклоном.

Избавляться от периферийного
мировиденья надо бы, только
неохота. И на призыв: «Сдвинь его!»
отвечаю: «Пошёл-ка…»

Так живу, безразмерный, неправильный,
из таблиц, чётких схем исключением.
Может, правку внести? – Только надо ли?!
Действительно, незачем.

Невозможно себе наступить на тень,
как нельзя чёрный цвет вплавить в радугу.
Обернуться Другим? – Да, порой хотел,
но не надолго.

Мы ж такие как есть. Что искать иных?
Есть в личинах и масках грязное.
Быть растрёпанным по страницам книг
многоразово!

* * *
У каждого из нас есть пара ягодиц
и сгусток головы, напяленный на шею,
а в остальном мы все – сумятица частиц,
назвать которых не могу и не умею.

В любом из нас живёт овчарка или мопс,
а в ком-то бультерьер сидит предельно грозный,
который раскрошить клыками может кость,
короче, ранить вас надолго и серьёзно.

Мы – плачущий народ, скитальцы и скорбцы,
паломники труда, безумцы и изгои.
Всегда стремились вверх, пронзали неба зыбь
и каждый первый стать мечтал супергероем.

Но в результате срок отмеренный истёк –
вернулись по домам, смотреть ТВ, не думать.
Мы так боимся нос казать за свой порог,
ведь страшно потерять лицо в разломах улиц.

Сквозь лежбище утех свой первозданный грех
влачим во глубине души окоченевшей,
мы рады быть как все, но где найти тех всех,
кто независим был от парадигмы Вещи.

И пара ягодиц, и головы пятно,
и рёбер ксилофон, и флейта-позвоночник
нас составляют, но понять нам не дано,
зачем мы гадим на планетную жилплощадь.

НАСТУПЛЕНИЕ ЗИМЫ
За тридевять земель, леса, поля и реки –
отсюда не видать, хоть глаз коли иглой,
хочу я от зимы сбежать или уехать
и даже уползти, спелёнатый пургой.

Мороз вошёл в азарт, снежинок злые иглы
царапают лицо – я так устал спешить,
но если холода меня в пути настигнут
всей силищей своей, останусь вряд ли жив.

Зима идёт, трещит иссохшими костями,
я чувствую спиной её безумный рык
и вижу сквозь туман в глазах, как в жаркой бане
расслабиться смогу, коль не упрусь в тупик.

Темнеет. По степи иду, пар выдыхая,
и знаю: скоро ночь, но вслед за ней – заря.
И если дотяну до солнечного края,
путь пройден был не зря – воистину не зря.

БЫЛИНА
Раз пришла на Русь бяда великая,
как никто про ту бяду не слыхивал,
в телявизере, по радиво не видывал,
в газетёнке самой жёлтенькой не читывал –

прилетела к нама птица Обломинга,
лирохвостая, длиною в десять метров,
чтоб отмычкой-клювом резать сейфы,
выпуская множество несчастьев.

Как навстречу энтой Обломинге
выходил Васёк – забойный парень,
говорил ей таковые речи:
«Уходи отседа, птица-дура!»

Обломинга – это не фламинго,
в голове поболе, чем орехи,
потому-то птичка осерчала
и Васька ударила по темю.

Ухватился Васенька за темя,
брызнул злыми, горькими слезами,
и в ответ как саданёт он птаху,
как он шваркнет горе-Обломингу!

Началась великая тут битва:
то Васёк одержит верх над птицей,
то взъярится насмерть Обломинга
и затюкает бесстрашного Васютку.

Так сражались по три дня и ночи,
не смыкая глаз, без перекура,
а в итоге очень утомились,
друг на друга вороги упали.

Наш Васёк-то выдохся немного,
а коварная подлюка Обломинга
хвать его по доброму по сердцу
своим острым стенобитным клювом!

Ай, закончилась история бы плохо,
кабы не был наш герой в бронежилете.
Зажигалку Zippo вдруг достал он
и спалил все пёрья Обломинге!!

Ликовал народ без малого три года,
танцевал панк-рок, брэйк-бит, индастрил
и поставил памятник Васятке,
что поджёг злодейское отродье.

Как назло, у мерзкой Обломинги
тётушкой была жар-птица-феникс,
и восстала гадина из пепла,
и пошла войною на Расею.

ДОБРЫЙ
Самое доброе создание на Земле –
танцующий торопыжик.

Он безгрешен и беззлобен,
он хорошо знаком с правилами
танго, балета и хип-хопа;
он улыбается приветливее Ульянова
и ослепительнее Гагарина;
он совершенно чужд тщеславию
и начисто лишён прагматизма;
он за всю свою жизнь
никогда никого не обидел,
даже случайно,
даже нечайно;
он готов дарить любовь
В С Е М,
не исключая слизней и квазимод;
он совсем как Римский Папа,
только лучше;
он ласковее самого искусного любовника
и талантливее любого поэта;
он выше выси
и круче кручи;
он – очень добрый и хороший,
он – танцующий торопыжик,
я его люблю.

Жаль, что его никто не видел.
Хорошо, что хоть кто-то о нём прочитал.

СЛЕДЫ
Следы
остаются за нами следы
из огня, из воды, из дерьма, из слюды,
чёрно-белые, яркие,
с почтовыми марками
следы
Нас преследуют наши следы.
Окрик сзади: «А ну, обернись-ка сюды!
Встретим пряником сладким,
сыграем в загадки!»
Следы
Отпечатки ботинок, сапог,
цепочки из разнокалиберных ног
Оставить! Отставить!
Отставить! Оставить!
Следы

Каждый хочет быть выше
нефтяной вышки,
каждый хочет быть круче
мусорной кучи,
каждый хочет быть краше
гречневой каши,
но следы оставляют и те, и другие,
голодные, сытые, франты, нагие.
Сегменты ладони и пальцев печать –
ты вынужден будешь за всё отвечать:
за маму и раму, за дом на Канарах
Следы

Мы обувью пишем на чистых полях
свои боль и страх
и спазмы в ступнях;
плохие, хорошие,
с обрюзгшими рожами;
топ-топ шаг за шагом,
подъём – и в атаку!
Следы

И средь нас никого уже нет,
кто не оставил бы собственный след
Нет

Лишь следы в бесконечность тягучей рекой
за тобой и за мной,
им неведом покой.

Следы……………

***
Я выстоял один. На берегу, под гнётом
волны я не упал. Я выстоял. Один.
И дельтапланерист над мной, как ворон, лётал,
но я не спасовал, а значит, победил.

Я выстоял один. Но смерть воздвигла стену,
и рюмкой о комод, и пылесосом в зёв.
Открылась дверь в скале. Я медленно и ленно
зашёл в пещеру сесть в компашке мертвецов.

Мы вознесли бокал. Кагор потёк по венам.
Я выстоял опять. Ничуть не опьянел.
И снова в глубине груди забилось мерно
то, что дарует жизнь последнему из тел.

Я улыбался. Я опять чрезмерно «якал».
Вселенная внутри молила: «Отпусти!»
Но как презренный червь, как бука или бяка,
старался я углей побольше загрести.

Я вышел из скалы, и вновь морское вымя
солёной пеной мне забрызгало глаза.
Я выстоял назло опять, а волны выли,
как восемьдесят три цепных голодных пса.

И ветер, разодрав на клочья моё горло,
кровь тёплую во тьму брандспойтом разрядил.
Фонтаном изнутри меня тогда попёрло
пространство матюков, тупых обвислых брыл…

Коралловая вязь скрепила клочья кожи,
я снова задышал и стал как Аладдин
красив, невозмутим и джинном растаможен.
Я жду прихода льдин на берегу. Один.

ТЫ И Я
Мы сядем поздней ночью у камина,
почешем друг о дружку интеллекты.
Ты так обворожительно невинна,
а я – обычный нудноватый диалектик.

Решив спонтанно пару уравнений,
мы подведём итоги и балансы.
Ты гений, настоящий яркий гений,
а я – не больше чем банальный папарацци.

Затем сквозь линзы мощных телескопов
мы будем наблюдать огни сверхновых.
Ты вдохновляешь, муза, Каллиопа,
а я – бессильный обуздать тебя филолог.

Ты не уснёшь, когда настанет утро,
а я без сожаления и лести
признаюсь в эту светлую минуту:
«Мы будем счастливы, любимая, лишь вместе».

НОЧНОЙ ПОЛЁТ
Мы живём всё больше как-нибудь,
абы чем, авось да не загнёмся.
Нет чтоб возмутиться и взбрыкнуть,
но в сопротивлении где польза?

Только иногда шальная мысль
бьёт навылет чахлый сон бездумья,
и я представляю: клином птиц
мы летим в ночи густой, безлунной.

Нет земли под нами – холод, тьма.
Неба нет – сокрыто облаками.
Удержаться, не сойти с ума,
не сорваться вниз тяжёлым камнем.

Пустота… И стайка серых птиц
затерялась, сбив ориентиры.
Лишь бы прямо, только бы не вниз –
вдруг там будет бездна вместо мира…

ПЕЧАЛЬНОЕ
Ослепшие звёзды
бездушно буравили небо.
Обрывки копирки –
фрагменты забытых мелодий.
Прорезав борозды
колёсами старого кэба,
лакали из крынки
святые Кирилл и Мефодий.

Их жизнь безыдейна –
тупой голливудский блокбастер.
Аз, буки и веди
глаголить безмерно устали.
Покинув таверну,
отправились в поисках счастья,
но, карты не видя,
в бездонную лужу упали.

В заплыв ушли вместе
с весёлой девчонкой Алисой
да кроликом белым
сквозь землю, к ядру центроподов,
волшебному месту,
где склад неоформленных истин
и чистое небо
как знамя всеобщей свободы.

Юбилей (часть 2-я. продолжение)

Форма входа
Календарь новостей
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Поиск
Друзья сайта
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Copyright MyCorp © 2024 Сделать бесплатный сайт с uCoz