Вторник, 19.03.2024, 07:59
Сайт студии "АЗ"
Главная | Лёвин. Юбилей (2) | Регистрация | Вход
Меню сайта
Юбилей (часть 2-я)

трилогия «кукольные трагедии»

1. СНАЙПЕР
Буратино был снайпером. Он
острым носом не бил мимо цели.
Романтичной мечтой окрылён,
каждый вечер на кукольной сцене
изгибался, юлил, хохотал,
прыгал так, что трещали суставы,
а презрительный зрительный зал
отвечал лишь фальшивою славой.
Одинокий скуп аплодисмент,
рук восторженных фанов не видно,
но слепил всех прожекторов свет,
когда юная дива Мальвина
появлялась на сцене. Оркестр
барабанной безумною дробью
громыхал так, что город окрест
просыпался от мощного боя.
Буратино устало смотрел
на её грубоватые танцы
и зубами бессильно скрипел,
и мечтал поскорее надраться.
Но на сцену опять выходил,
раздирал скулы горькой улыбкой,
вновь и вновь слыша: «Эй ты, дебил,
убирайся отсюда!» Пот липкий
разъедал акварелины глаз,
и текла в руслах трещинок краска.
Он шептал: «Эта боль не для нас.
Это ж добрая, детская сказка».

Возвращаясь в холодный подвал,
он глядел на картину с камином
и с размаху в неё нос вонзал,
вспоминая кокетку Мальвину.
Бил десятки измученных раз,
падал в изнеможеньи на койку.
Так не знающий промаха ас
оставался на время спокойным.

Завтра – день. Завтра – вечер. Спектакль.
Неизменный аншлаг. Удержаться
надо как-нибудь. Только вот как
в этой свалке собою остаться?!
На клочки порвалось полотно:
в щель видны кирпичи, а не дверца.
Буратино был снайпером, но
у него было слабое сердце...

2. ВОЗРОЖДЕНИЕ
Разломанная игрушка –
арлекин без руки в грязной луже
никому уже больше не нужен,
даже болтливым лягушкам.

Дыры глаз его смотрят в небо,
где сонно плывут самолёты;
ему тоскливо до рвоты,
хочется водки и хлеба.

Подошвы, копыта, подковы
равняют его тело с пылью.
Он хочет стать бабочкой или
бубенцом на шее коровы.

Но рок, чёрный рок арлекина,
разрядившего боезапасы
в пылу карнавального часа,
дозволяет ему стать лишь глиной.

И гнетущее долгое небо,
вертикаль одинокого тракта,
дребезжащий деталями трактор,
хлопья чёрного жёсткого пепла

убивают его поэтапно,
провалили стекляшки в глазницах.
Он может теперь насладиться
только прелестью грязевой ванны.

Может быть, прорастёт он когда-то
толстоствольным раскидистым древом;
изоляция треснет нервов
тех, кто первым увидит гиганта.

После выживут те, что невинны,
остальных смерть секирой покосит.
Глянь, на дереве пёстром, как осень,
вместо листьев висят арлекины…

3. ВЫБОР
Вот Пьеро – горбоносый урод –
в чёрных джинсах и белой рубахе.
Он сидит за кулисами, ждёт,
когда Главный прикажет: «На плаху!»

У него так болит голова
и саднит тростниковая шея;
позабыл своей роли слова,
а играть импровиз не умеет.

Каждый вечер под гогот толпы,
улюлюканье, свист, злые крики
он лишает себя головы
и опять остаётся безликим.

Нервный трагик. Напудрен парик.
До предела нос накокаинен.
Он ослаб, лицом к стенке приник:
ждёт, когда лоб немножко остынет,

успокоится мысли поток,
прояснится на время сознанье…
Он опять возразить им не смог,
слова «нет» Пьеро просто не знает.

Крик: «На выход!» Он встал и пошёл,
раздвигая ладонью кулисы,
и накрытый увидел вдруг стол,
а за ним – молодую актрису.

Подходи же сюда, не робей!
Он послушался, сел рядом с нею
и разлил по стаканам портвейн,
и впервые стал в чём-то уверен.

Вы позволите вальс? А она,
не колеблясь, раз-два-три и снова.
То ли счастлива, то ли пьяна,
и на всё, несомненно, готова.

Мим Пьеро дерзко счастлив, кружит
в нежном танце, про страх позабыл он.
Но вдруг видит: блеснули ножи
на столе. Дежа вю. Уже было.

Он встряхнул головой и моргнул:
наважденье никак не уходит.
Что, дружище, стоит на кону
твоя новая смерть. Так ведь вроде?

И зачем этот грим, эта фальшь?
Этот вечер вновь будет последним.
Снова душу свою ты продашь?
Да, ведь выбор давно уже сделан…

И под рокот довольной толпы
мим Пьеро улыбается людям.
Ничего, что так любите вы,
когда клоунам головы рубят…

Ничего, что спектакль так жесток
и печальна его антреприза.
Есть Пьеро, у него есть злой рок,
автор есть, у него есть капризы.

Да, казнить не помиловать, да.
И о чём же вся эта бодяга?
Просто мне не всегда – иногда
интересно, насколько бумага

в состоянии боль передать,
вам поведать о том, сокровенном,
что сидит глубоко – не достать.
Прочитали вы? Ваш выбор сделан?

И Пьеро – горбоносый урод –
вновь стоит перед вами на сцене.
Он поник головою и ждёт:
как решат его жизнь, как оценят…

ДВЕ СТРЕЛЫ
Этой осенью снова в полёте
две стрелы, что стремятся на волю.
Не поверите – не доживёте…
Солнца вспышками, пеной морскою
зачарованный, мимо заката
Бог шагает, высокий, усталый.
Шаг за шагом – за кратером кратер,
небо сыпется в воду кусками.

Две стрелы – обречённые птицы –
параллельно нельзя лететь вечность…
Им придётся на дне раствориться,
стать сакральной, непознанной речью,
чтоб затем, по прошествии сотен
тысяч лет, что мелькают, как блики,
возродиться в Последнюю Осень
и разрушить сердца двум Великим…

ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Чтоб стать прозаиком, я мало испытал.
Попробую побыть хотя б поэтом:
гораздо проще выпасть мне в астрал
и черпать там нетленные куплеты.

Поэты что – драконы, петухи!
И вирши веером торчат из всех карманов.
Их стиль – незаживающие раны
да грозный рык цензуре вопреки.

Поэтам попрощей: строчи, шуруй,
размазывая нервы по тетрадям,
и адресуй свои размеры Надям,
Анжелам, Светам, прочему добру.

Не то писатель – грозно, тяжело
ступающий по Невскому проспекту
в надежде схапать хлипкого субъекта
и вытянуть из сердца всё тепло,

чтобы, зардевшись, начеркать роман,
а можно два – про чувства и про буйства.
Вот это – степень зрелого искусства.
Поэт же нищ, оплёван – ну и пьян!

Ему всё по корню, до префикса ему!
Но тем сильнее он прозаика и чище,
что тем для многотомников не ищет,
а просто пишет,
сам не зная почему.

***
На останках стихов чужих
пишу свои дряблые строки.
Пациент скорее мёртв, чем жив,
близкий всем, отнюдь не далёкий.

И не надо меня лечить,
ставя в оркестре первой скрипкой.
Пациент скорее мёртв, чем жив.
Да, посредственный, нет, не великий.

Стихоизмы свои растранжирив
в пустоту, всё равно не жалко,
пациент скорее мёртв, чем жив.
Слов запас как у нищего – не олигарха.

Но – раскаянье мне нейдёт,
перевесили фальшь да кокетство.
Пациент скорее жив, чем мёртв!
Послушайте, у него даже есть сердце!

Тук-тук, тук-тук, тук-тук.
Слышите этот звук?!
Через аорту
стихов роты
лезут наружу…
Значит, кому-то нужно…

P.R.
Пропиарьте меня да по чёрному:
я от сплетен и слухов отвык.
Чтобы скалился враг: «Поделом ему!» –
а друг плакал, срываясь на крик.

Полно. Хватит!!! Устал параноить я,
волосами и грязью зарос,
и в портрет мой в дешёвом таблоиде
Бог сморкает простуженный нос.

Пропиарьте теперь вы по белому,
чтоб вспорхнула душа из руин.
Только поздно, ведь всё уже сделано:
я теперь не герой – героин.

Я изгой, фоторобот расклеен мой
на металле фонарных столбов,
и летят мои клочья, развеяны
вдоль кварталов чужих городов.

TV
Мне хочется стать телевизором,
присобачить антенну к черепу
и ездить на дом по вызову
являть людям мыльные оперы.

Хочу иметь пульт управления
и программу – точную самую,
клипы вещать в дни рождения,
а по ночам – лишь эротику.

Говорить я хочу и показывать
каналы все без исключения.
Никаких, ё-моё, срывов, казусов –
стопроцентный эфир круглосуточно!

Стать решил я цветным телевизором,
в каждом доме быть гостем желаннейшим:
долгожданным, любимым и признанным –
встречайте ТВ, люди добрыя!

***
Раствори моё тело в студёной воде
и просей плеск ручья через сито.
Я останусь на дне. Я давно захотел
стать невидимым, лёгким, размытым.

Станут веки мои камышом и, шурша,
будут плакать потоком журчащим.
В иле спрячется и рассосётся душа
недоступная, как чёрный ящик.

Посмотри в эту воду. Увидишь тогда
ты лицо, искажённое рябью.
А заметишь: во мраке мерцает звезда –
знай, я здесь, в этом холоде, рядом…

***
Кто-то мечтает летать как Гагарин,
кто-то – издать толстый том со стихами,
кто-то планирует стать бизнесменом
с тачкой, мобилой, бабцой непременно.

Кто-то задумался: стать бы мне Богом,
Богом-то быть это ой как неплохо!
Сколько ты хочешь – столько и можешь,
и никогда не встаёшь с мятой рожей.

Кто-то гроссмейстером быть полагает:
он миттельшпиль и цейтнот изучает;
кто-то планирует стать Леонардо –
свежих идей наплодить миллиарды.

Я ж хочу быть продавцом кока-колы:
и ненапряжно, и очень прикольно.
Париться по чертежам-космолётам
мне, уж простите, совсем неохота.

Ты в униформе торгуешь напитком,
прибыль считаешь, забыв об убытках,
и всю вселенскую скорбь, мира раны
видишь на дне с кока-колой стакана.

***
Накоплена усталость. Я готов
лечь на спину и грезить о прохладе
тенистых парков, влажных валунов
и сока перезревших виноградин.

Настало время вышвырнуть в окно
всё то, что утомляет нас рутиной:
компьютер, факс, бумажное сукно
и очередь безбрежную кретинов.

Да что работа?! Что нам за резон
за годом год горбатиться без смысла
и за сезоном ждать другой сезон,
нахваливая: «Сладко!» – когда кисло?

Так и живём. А хочется – ей-ей! –
безбрежной эйфории и покоя,
расслабиться и стать стократ светлей,
сверкающим, как блик на волнах моря.

Но гордая хандра берёт своё,
и я, как ни стараюсь, всё же парюсь.
Стихи пишу про быт, не про жнивьё,
и хрумкаю зубами чью-то зависть,

и думаю, засев в своём углу,
о том, что было б здорово, ребята,
однажды лечь вальяжно на полу
и зёрна в потолок плевать граната.

Но это лишь мечты, а в данный миг,
никем не успокоенный и вздорный,
я сам себе и трагик, и шутник
рифмую бред на стыке двух сезонов.

Хочу уснуть и чтобы посильней,
поглубже отрубиться, не по-детски,
и так, не просыпаясь, бездну дней
преодолеть и превратиться в нэцкэ.

***
Полоскать бельё в грязной воде,
засучить рукава перед боем…
Я спокоен, спокоен, спокоен
где-то, а поточнее нигде.

Раскатать губы на пол-лица
и по самой по морде да тортом.
Я расплавил часть сердца в ретортах –
легче изображать подлеца.

Перебежками прыг-скок наверх,
вдоль по лесенке сложной, карьерной.
По пути истрепал свои нервы.
Ну и что, ведь умыл разом всех.

Только руки мои так грязны.
Вновь и вновь тру мочалкой и мылом,
репетирую – в зеркале мило
отразились две разом десны.

Я почти что король. Жаль, почти…
Не хватает чего-то во взгляде,
пуст внутри, хоть снаружи громаден.
Ты при встрече со мною учти,

что я стал нынче резким, другим,
накрахмалил лицо, чтоб улыбка
не слезала – чуть больно и дико.
Не растаять бы только – как дым…

***
В меня выстрелил снайпер, когда я пришёл на войну.
Я не понял сарказма и тихо так, запросто помер.
Надо мной билось знамя у ветра шального в плену,
я лежал и горел, растворяясь сознанием в коме.

Я лежал и мечтал о далёкой чудесной стране,
где все юны, бодры и не надо с утра на работу,
а по мне ехал танк, и пехота бежала по мне,
и прицельно палил, метя в сердце, огонь миномёта.

Я не слышал уже эти взрыв и грохот, и визг,
как Болконский Андрей созерцал облака, угасая:
высоко надо мной самолёт чёрной птицей завис,
заалел, рухнул вниз, а за ним была целая стая

то ли злобных ворон, то ль чертей, то ль посланцев богов –
эскадрон разрушающих небо и землю валькирий.
И я понял: пора! И поднялся в кольце из врагов,
и сказал им: «А что, если нам жить попробовать в мире?»…

***
Когда ко мне в окно средь ночи стукнет Зверь
изогнутым, как серп иль полумесяц, когтем,
я выйду в коридор, раскрою настежь дверь
и, разбежавшись, вверх взлечу, как геликоптер.

Зверь будет долго выть, следя во тьме за мной,
бессилием томясь и жаждою полёта.
Его дразня, к земле пикировать стрелой
я буду, трепеща, вплоть до седьмого пота.

Мне нравится азарт, экзотика, кураж.
Пусть Зверь извёлся весь от чувства близкой цели.
Устав, к себе в окно спущусь и «Отче наш»
шепну, чтобы уснуть младенцем в колыбели.

А Зверь откроет дверь и в комнату войдёт,
но спящего меня будить уже не станет.
Он сядет у стола, сигарку сунет в рот
и песню замурчит о море-океане.

***
Ветра бешеный шквал порвал паруса моей шхуны,
я вцепился в штурвал, я совсем не хочу умирать.
Вышел айсберг из тьмы, мой запуган несчастный «Титаник»,
только что с меня взять, только что с меня бедного взять.

Этот ветер ревёт, этот ветер нарушил мой компас.
Где же зюйд, а где вест, я хочу только маленький норд.
Дайте руку, магистр, я хочу посмотреть на ладонь вам.
Где же ваш аксельбант, где же ваш незабвенный аккорд?

Мы плутаем во тьме больше месяца. Стёрлись недели,
мы догрызли давно всех мышей, башмаки и ремни.
Календарь утонул, поломалась последняя спичка,
озаряют наш путь только Эльма Святого огни.

О, «Летучий голландец», о дива «Мария Селеста»,
укажите фарватер погрязшему в водной глуши
или просто бок о бок меня проводите в ту гавань,
где встречаются все, кто на море когда-то грешил…

ПОСТМОДЕРН
1
Раскинулось море широко,
на дне его спят мертвецы,
за ними Небесное Око
следит сквозь прозрачную зыбь.

Когда буря небо не кроет
сурово рокочущей мглой,
они молча плавают кролем
и плещутся в пене морской.
2
Есть мёртвые в русских селеньях
живее других мертвецов.
Им бог, царь и брат – В.И. Ленин,
учитель и друг – Пикассо.

Они, с грациозной осанкой,
шокируют юных девах
игрой в разудалые салки
и в жмурки игрою впотьмах.
3
Нет места милей в этом свете
для полчищ мертвячьих и орд,
чем сквер, где встречается ветер
зюйд-вест с непонятным ост-норд.

Там верха нет, нет там и низа,
там звёзды кипят в тишине.
Туда не достанешь ты визу,
пока не нырнёшь в вечном сне…

ЭТО ЛЕТО
Это лето палит, это лето сжигает меня своим грузом
високосных лучей, я устал и похож на больную медузу.
Но нет тока в сети, и упрямо молчит гроб кондиционера,
мне бы в море скорей – остудить оголённые зноищем нервы.

Белый росчерк окна с перекладиной ровно посередине –
не уйти никуда, но остаться здесь тоже невыносимо.
Что же делать с жарой, с этим адом ниспосланным мне испытаньем?
Я не знаю, не знаю, не знаю, ещё шестьдесят раз не знаю.

Плавлюсь будто свеча, лазер солнца острей с каждым мигом и резче,
на постели распят я и облик утратил уже человечий.
Дайте воздуха мне хоть глоток – посвежее и чуть поморозней,
а не то заору во всю мочь, а не то лопну выцветшей гроздью.

Но за градусом градус термометр лезет всё выше и выше.
Я готов крикнуть «SOS», но уверен: никто не услышит.
До безумья хочу мою милую добрую вздорную осень,
чтобы тело своё к ней в объятья восторженно бросить

и растаять, как снег, раствориться в заветной уютной прохладе,
стать размером поменьше, а то я сейчас стал совсем необъятен.
Дальше жить до зимы с её сыростью, льдом, бездорожьем и ветром,
и мечтать, ну когда ж, наконец, на курорт к нам придёт это лето!...

ЕРШАЛАИМ
Светлый мой, радостный Ершалаим,
дай мне прочесть твой запах,
дай мне услышать твой пряный гимн
из ароматных злаков.

Я утомлён суетой дорог,
ржавчиной, лязгом, пылью.
Дай мне подняться на твой порог,
песню свою сложи мне.

Дай мне, пожалуйста, солнца нить –
ту, что ведёт к истоку.
Дай мне ещё хоть чуть-чуть пожить
только не одиноко…

Я и заплачу, и заплачу –
денег и слёз не жалко…
И припаду головой к ручью,
и обручусь с русалкой…

Светлый мой, радостный Ершалаим,
мне распахни ворота.
Я окунусь в твой журчащий ритм,
я стану Дон Кихотом…

***
А помнишь: небо рухнуло на землю,
и реки полноводно затопили
широкий луг и сад мой возле дома.
Я выпрыгнул в окно и стал пирогой.

В потоке мутном, вздыбленном волною,
я плыл, взмывая, тут же низвергаясь.
И когти молний вспарывали кожу,
что туго обтянула серый борт мой.

То было летом, непреклонным летом,
когда усталость больше, чем вмещаешь,
и хочется стать птицей, лёгкой птицей,
а уж никак не бедной старой лодкой.

Но наводненье кончилось, и суша
сквозь тонны влаги свой хребет явила.
Ты, может быть, забыла, но поверь мне:
мир спасся из безмолвия. Я помню…

***
Этой ночью я снова пишу.
Измождённый бессонницей лютой,
я страдаю от каждой минуты,
а в глазах будто бы по ножу…

Радикально, решительно рву
что написано, комнату мерю
километрами нервов. Тиберий,
приглашаю – съедим же халву.

В одиночестве радости нет:
может, с нами за ужином Морзе
настучит что-нибудь на морозе.
Будет весело: звонкий сонет.

А ещё пусть приходит Мольер:
можно с ним посмеяться на славу.
Но – один я, один!!! Лишь лукаво
Усмехается гад Люцифер.

Нескончаема мутная жуть.
Сна мне, сна!!! Но сдают мои нервы:
изнутри шумно лезут катерны –
этой ночью я снова пишу…

ПОэтизмы
Плесни-ка мне амонтильядо:
я так чудовищно устал
со смертью жить всечасно рядом
и лобызать ее уста.

Я потерял свою смекалку
и маску цвета помидор.
И вместо ворона мне галка
кричит в экстазе «Nevermore».

О, как же это всё немило:
заржавлен жук мой золотой,
и оборзевшая горилла
грозит иль бритвой, иль тюрьмой.

Вот-вот – и маятник отсохнет.
Поэтому спешу хлебнуть
вина, чтоб побыстрее сдохнуть
и свой прервать бесцельный путь.

* * *
Вот опять я штурмую последний за месяц рубеж
с чёрной картой в руке, а на ней ухмыляется джокер.
Я хочу улыбаться, но сил больше нет, хоть ты режь,
растворяюсь, скорбя, в этом сумрачно-алом потоке.

Надо мной шумит лес и кружат стаи бешеных птиц,
все деревья сплелись, между ними не втиснешь и палец,
я устал от всего: от колонок и передовиц,
от того, что в России я свой, в тот же миг – иностранец.

Перекрёстками загнан, в жестоком плену у дорог,
как размётка прерывист и как светофор триединен,
в самой плотной толпе я измучен и так одинок,
и готов заучить «Илиаду» на гордой латыни,

лишь бы не изводить эти буквы, фонемы, слова
на бессмысленный трёп, наполняющий наши сосуды.
Но опять порыв ветра с меня всю гордыню сорвал.
Может, мысли мои хоть чуть-чуть он причешет, остудит?

Надо просто бежать, не дыша и не думая, до
океанских просторов, чтоб рыбой в воде раствориться.
А на стыке времён, замороженных памяти льдом,
стать стихов палачом и поэм равнодушным убийцей.

***
О Боже, хочется стихов!
Стихов не просто так, а вечных,
чтоб поразилось человече
безмерной силе гулких слов.

И я пишу, пишу стихи,
ваяю – дурака валяю…
В поэта-трагика играю,
но немы вы, слепы, глухи.

За буквой буква – Вавилон,
за словом слово – мир бездонный.
И так вот пишут миллионы
за томом том, за томом том.

Я лишь один из их числа,
но не сдаюсь хандре дремучей,
сейчас вот рифму отчубучу,
прибавив йоту мастерства.

Услышал кто? А может нет?
Начхать! Раз варят полукружья
мозгов, то, значит, это нужно
кому-нибудь, и я – поэт…

Форма входа
Календарь новостей
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Поиск
Друзья сайта
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Copyright MyCorp © 2024 Сделать бесплатный сайт с uCoz