Поэтемы*

ВЛАДИМИР РУДЕЛЕВ

Родился в 1932 году в городе Ельне. Ученый-языковед, литературный критик, поэт, автор поэтических сборников "Лютневая музыка" (Тамбов, 1991), "Нежатина Нива" (Тамбов, 1993), "Зима в Тамбове" (Тамбов, 1995), а также большого числа газетных и журнальных публикаций. Основатель поэтического альманаха "Пигмалион" (1992).

***

Падал снег бесформенный и вялый –
альбинос с грудною клеткой впалой.
От деревьев, у витрин стоящих,
от огней, билетиков просящих,
от моих забот о предстоящем –
веяло слегка ненастоящим,
отдавало кукольным прилавком,
табакеркой, оживленной лаком.
Словно все мы, жившие на свете,
не "Людие" стали, а "Мыслете".
Словно в мире все перемешалось.
Ты одна - не вызывала жалость.
Ты была реальною, большою.
Ты меня любила всей душою.
Как меня ты сладко целовала!
Только все равно недоставало.
Мне мешал двойник – несчастный клоун.
Он тобою был недоцелован.

1983

* Поэтемы – это поэтические тексты, а также их части, строки, слова, имеющие поэтический смысл. Этот смысл оказывается релейным усилителем первоначального пучка света, доводящего его до ярчайшего пламени, протуберанца...
В.Руделев.

***

Дрожали руки у монарха,
и висли губы, как репьи.
А как кричал, бывало, "Пли!"
Да! Жизнь - не житие монаха...
Да! Жизнь - не житие монаха,
и государство - не Монако.
С таким попробуй, попируй.
Другой попраздновал, однако, -
с тех пор в казне финансов - нет!
Дрожали руки у счастливца.
А ноги - отнялись давно.
Раствор из капельницы лился,
как там - рекой лилось вино.
Бокалов золотые искры.
И блики паюсной икры...
Забыли правила министры!
Иль вовсе вышли из игры?
"Вот я им, дурням, усеченье!" –
бормочет царь себе под нос.
А на столе - давно поднос.
И документ об отреченье.

1983

***

Все, что имеет смысл, конечно, вздор!
Лик Бытия истерзан и растянут.
И только алогичные растяпы
имели смысл нетленный до сих пор.
Они не развивались от макаки
и не осваивали мудрый блат –
гоняли простодушные макарки
издревле им доверенных телят.
Враг человеческий, клыки ощерив,
взирал, как истребляются скоты.
Но как ни мудр их светлость Аракчеев,
и на него довольно простоты.
Когда он снова поднят был из стари
и стал неугасимым на века,
"На радость нам живет товарищ Сталин"
заставили горланить простака.
И тот, закинув челюсти на полки,
за палочки усердно спину гнул.
По-прежнему, конечно, сыты волки,
хотя овец, по переписи, нуль.
Полынью заросли село и хутор,
оборвана Божественная нить.
Как ни мудрен таинственный компьютер,
его нельзя ни резать, ни доить.
И на него бессмысленно молиться -
глядишь, и вырвется из-под опек.
Встревоженные, скомканные лица.
Твой путь абсурден, гордый Человек!

1987

***

Я шел
по темному Пятигорску,
не видя ни одной из пяти его гор.
Снег шел.
Я взял его в горстку
и понял,
что с этих пор
я буду жить
только в этом мгновении,
которое - давно в отдалении
садится на весла.
И не будет меня –
ни до,
ни после,
как и этих гор,
пребывающих в тайне,
и снега,
который тает,
побыв под ногами чуток,
и женщины,
похожей на тихий цветок,
которая мне предназначена,
а вот - с другими хихикает смачно...

Она почему-то вздрогнула и внимательно
посмотрела на меня, как будто мы с нею
медленно и красиво
летели в стае гусей,
проплывающей над нами...

1978-1988

***

Дареные чашки - лазурное небо.
И звезды в каемках колосьями гнева.
Дареные чашки.
Дареные блюдца.
Однажды, упав со стола, разобьются
в облёски,
в озвездки,
в озвонки,
в осколки!
И,может быть, не пожалеешь нисколько
о вечере звездном, до сказки лазурном,
о том поцелуе –
внезапном,
безумном.
О темной тревоге,
холодной, застойной,
о песне гостей - до убийства застольной...
Дареные чашки - безумные цены!
Вы рядом стоите.
Вы сини.
Вы целы.
Под вами друзья ваши –
синие блюдца.
И гости пока что поют,
не расходятся.

1988

Сумасшедший
поэма

Был час Девятый. Чайник закипал.
Я торопился в суету дневную –
готовил завтрак: яйца разбивал,
лил молоко, поджаривал колбаски.
Учила дочка наскоро уроки.
Был светлый день. Старушки в церковь шли,
чтоб праздник свой отдать. Но машинально,
не веруя в святые чудеса,
они творили праздничное дело.
И отдавало той же суетой
от их традиционных подаяний,
от их молитв, поклонов, от того,
как пели сладкозвучный "Неседален".
Он –
верил,
празднуя.
И это был,
наверное, его последний праздник.
Его великолепно нарядили:
Халат оранжевый, как безрукавка
у грубых дворников, метель метущих;
рубашка красная, как будто был он
тем княжеским прислужником, который
у князя выкрал молодую женку.
Обрили наголо его в больнице
и сделали на дурачка похожим.
Он
радовался,
получив подарок:
юродивый, теперь он был свободен.
Ни дома,
ни жены,
ни нужд извечных,
ни очереди,
ни долгов,
ни денег.
Он был свободен, как безглазый нищий,
как туча на небе, как волк тамбовский,
которого пока что не словили
и шкуру не отправили в Европу
на. плащ гвардейский или княжью шапку.
Он был свободен от ума и силы,
от интеллекта нудного и знаний
(от коих далеко ль до диссидентства!).
Он был свободен от зимы и лета,
от вечера и дня, от гроз и ветра.
В руках он нес оранжевое знамя
с бубенчиками медными. Восточный
характер флага (праздничной хоругви)
мне точно говорил, откуда ветер
его безумия. Но сам он
иначе рассуждал и что-то видел
такое, что видать нам не дано.

Поев и помолившись, чаю выпив,
он закурил - почти без разрешенья.
И чудо - мы не чувствовали дыма,
и в пепельнице не было окурка.
Он улыбался, говорил с иконой,
щекой ее своей ласкал шершавой.
Я, покормив его, сидел с дочуркой,
задачки с ней решал и уравненья.
Переместились мы в свое пространство,
переменивши знаки - плюс на минус,
где не было опасно. Он остался
один в той стороне, где нужно было
быть каждому. Один он стоил всех
тех, кто о сладостном и вечном рае
любил вести пустые разговоры.
Он был один. И каждая минута
была уже рассчитана. "Спасибо!"
сказал он нам и положил икону.

Он вышел со своим флажком дурацким
в оранжевом халате идиотском.
Собаки лаяли. Смеялись дети.
Он был один - в безумном уравненье
добра и зла. Халат его мотался.
Флажок звенел. Он не жалел свободы
и жизни не жалел. Он был - святой,
до ужаса, до смеха сумасшедший.

1982

Начало мая

Спасибо тебе,
шоколадная речка Пра,
за розовые замки Надежд
и белые айсберги
Предостережений...

1979

Конец сентября

Вздрогнули
и налились теплым светом
остывшие за ночь трава и кусты.
Как небанально разыгрывается
старый-престарый спектакль
Восхода Солнца...

1979

Вид из окна

Ночь. Гроза.
Внизу - при свете фонаря
красиво танцует
длинноволосая ива...

1979

***

Ржавчина луж в феврале
и снежные страсти в апреле
как смещенные понятия
о Добре и Зле...

1980

Деревья 1

Женщины, надломленные судьбой,
в ожидании автобуса Счастья.
Ветер раздувает плащи,
гнет усталые плечи...

1980

Деревья 2

Не вчера ли я видел
этих сукастых старух
счастливыми рябинками
с гроздью румянца на щеках?

Деревья 3

Кружевное утро
классического балета.
И кора загара
на плечах пожилых танцовщиц.

1980

Деревья 4

Очередь
в онкологической больнице
И позднее ощущенье
чистоты недолгого снега...

1980

***

И красного луча
зеленый след...

1983

Преображение

Три асеевских липы,
древние, как апостолы
Петр, Иоанн и Иаков.
Солнце
липовым медом
льется по бороде,
чуть тронутой осенью.
Преображается день.
Дивно горят
золотые софиты Мудрости.
Наставниче!
Добро есть
нам здесь быти...

1982

В Музее Мгновений

Освещенная серебряной фарой
лужица возле подъезда
и твои белоснежные туфли-сабо,
в которых ты ловко перепрыгиваешь
через канавку забот,
быстрая, словно ящерица...

1983

Поэзия и антипоэзия

Поэзия – особый, доступный некоторым членам общества способ коммуникации. Безусловно, это высший вид общения, он предполагает многосложную содержательную форму, которую даже иные теоретики от поэзии почитают за главное содержание.
Поэзия сокращает расстояние между говорящим и слушаю¬щим, пишущим и читающим. Средством таких сокращений является образ и весь набор художественных средств, позволяющих одно увидеть через другое. Релейные усилители поэзии переносят тексты из эпохи в эпоху, делая читателя (слушателя) соучастником (соавтором) поэтического текста.
Поэтический герой – лицо возвышенное, это лучший человек Общества. Если – худший, то это уже сатира, особый жанр. Но это еще не антипоэзия. Последняя начинается там, где антигерой подается вполне серьезно, психологически тонко, трагически и т.п. Антипоэзия – смешение жанров, происходящее чаще всего от бездарности, политической лжи или диверсии, которая может привести к кризису восприятия поэтем.
Никаких кризисов самой поэзии быть не может. Поэзия не зависит от тех, кто ее пытается представить, у нее всегда есть запас истинных представителей – в настоящем, прошлом и будущем. Она, как саламандра, – в каждом костре и каждом самом маленьком пламени.