Четверг, 28.03.2024, 23:30
Сайт студии "АЗ"
Главная | Альманах Академии Зауми. Бирюков (1) | Регистрация | Вход
Меню сайта
Альманах Академии Зауми
Тамбов-Москва-Халле, 2007. – 160 с.
-----

вокруг аз

Президент A3 Сергей Бирюков отвечает на вопросы Наталии Волковой

Н.В. – Если смотреть со стороны, Академия Зауми существует как некая мифическая организация. ( О ней слышно, ее можно найти в "Википедии", по разным ссылкам в интернете. В журнале "Футурум-арт" она обозначена как сила, поддерживающая проект! Но нет персональной страницы, издания. Это специально или так сложилось?..

С.Б. – Сложилось... На фоне предполагаемой реконструкции РАН (Российской Академии Наук, но прошу обратить внимание на значимость аббревиатур вообще) возрастает значение A3 как независимой организации! В самом деле, с момента открытия (условно в 1990 году, фактически на десять лет раньше) A3 действует без помещений, штата, без какой-либо поддержки – официальной/неофициальной. То есть, это полностью заумная организация – и чем дальше, тем заумнее! Но так я говорил в 90-е годы, когда пытался доказать, что творческая организация может существовать сама по себе.

Н.В. – И действительно доказали. A3 существует уже более 15-ти лет, а, может быть, и все 25... Значит, поначалу, все-таки... и потом надо расшифровать, что значит "на десять лет раньше"...

С.Б. – Вообще, некоторые доказательства, конечно, есть. Но оказалось, что абсолютно без какого-либо финансирования существование весьма проблематично... Очень умное наблюдение, не правда ли?! Да, поначалу у нас кое-что было. И "на десять" означает, собственно, следующее – в начале было "Слово". В 1981 году я организовал литературную студию "Слово" при Тамбовском Доме учителя. Там была директором Ира Жутова, с которой мы когда-то параллельно учились в институте. Нужен был такой именно человек – авантюрного (в самом лучшем смысле!) склада, чтобы решиться приютить у себя нечто новое и не совсем понятное, тем более, что времена были идеологически кондовые. Таким образом мы получили минимально необходимое – помещение, где можно было собираться. Вот что значит, что "поначалу у нас кое-что было"...

Н.В. – И сразу была заявлена авангардная программа?..

С.Б. – Нет, все вызревало постепенно. Многое зависело от состава участников, люди приходили разные, можно было легко сбиться на обыкновенное лиобъединение. Мне этого не хотелось, поэтому я стал сочинять разные "концептуальные" программы. Кроме того, со мной были мои друзья – Вадим Степанов и Александр Федулов, которые к тому времени уже в сложились как авторы. К тому же – был еще жив мой учитель по древней и новой литературе Борис Николаевич Двинянинов, а это совершенно выдающийся человек и не только на тамбовском фоне, и он был моим советчиком вплоть до его кончины в 1987 году... а его библиотека в смысле авангардного и всего забытого пласта литературы служила нам подспорьем еще и годы после.

Н.В. – О Двинянинове и его Библиотеке, пожалуйста, подробнее. Потому что надо же знать, откуда что бралось и как это вообще происходило...

С.Б. – Библиотека Бориса Николаевича была извилисто-непредсказуема, там можно было отыскать невероятные редкости. Он сам очень любил в новейшей поэзии приближение к древнерусскому: Ремизов, Клюев, Хлебников, конечно, на первом месте. Но в то же время любил изыск, даже жеманное эстетство. Михаил Кузмин, Северянин, Гумилев – он часами мог цитировать. Там были и альбомы. Его любимые художники – Наталья Гончарова и Михаил Ларионов. Борис Николаевич и сам был замечательный художник и поэт. Но тайный, об этом почти никто не знал. Мне он признался после того как я напечатал в местной молодежной газете его переводы из "Задонщины". И показал несколько стихотворений, надо сказать, просто изумительных по чистоте письма. Но не говорил, что когда-то написал несколько заумных вещей, возможно, забыл о них. Я обнаружил их, когда разбирал его архив и потом напечатал эти стихи.

Н.В. – Ну вот, значит, Тамбов уже изначально – город зауми, а не только потому, что там появилась Академия Зауми! А вернее она появилась совсем не случайно, правда? Ведь еще был и Николай Ладыгин, палиндромы которого считали заумью! Надо было только все это привести в систему, правильно я понимаю?!

С.Б. – Да, совершенно верно. Именно привести в систему... В общем так,вначале это даже и не было связано с заумью. По ряду причин я выстраивал тамбовскую литературную арку – как защиту от энтропии, от вымывания всего талантливого. Благо с Тамбовом были связаны значительнейшие имена русской культуры: Державин, Баратынский, Жемчужников, Платонов, Замятин, Ладыгин. Но вдобавок все эти авторы были вполне заумны в обыденном восприятии!..

Н.В. – То есть вы толкуете заумное и расширительно, как я знаю по вашим работам. Это не только стихи "на собственном языке", как говорил Крученых, но и такие тексты, которые выходят за рамки "простоты" и "понятности"...

С.Б. – Да, вы правы. Я еще скажу об этом. Но чтобы закончить о системе, надо не забыть встроить в нее Давида Бурлюка, который учился некоторое время в тамбовской гимназии, и философа Николая Федорова, который эту гимназию с отличием закончил, а также выдающегося кинорежиссера Льва Кулешова, яркого авангардиста, выпускника тамбовского реального училища, наконец Осипа Мандельштама, который лечился от нервного расстройства в Тамбовском санатории и, как он писал в стихах, "видел Цны, реки обычной, белый белый бел-покров". Так вот, Мандельштам в 20-е годы прошлого века писал, что вся русская поэзия к началу 20 века предстала как заумная! И она открывалась заново символистами! И они выглядели заумными тоже, а затем и акмеисты, еще более заумные. А потом уже появились и стихи на собственном языке у Хлебникова в русле его поисков как будто и не специально, а специально у Крученых, причем по инспирации Бурлюка, и в группе Ларионова, в знаменитом тогда альманахе "Ослиный хвост и Мишень" заумные стихи Антона Лотова (нерасшифрованный до сих пор псевдоним).

Н.В. – А как появилось само сочетание Академия Зауми?

С.Б. – После многолетних занятий аванагардом я пришел к выводу, что это незавершенный проект, во всяком случае, в России. У нас он был сильно "подморожен" в отличие от западной ситуации, где в послевоенное время авангардные тенденции вновь проявились и произошла своеобразная акдемизация авнагардизма. У нас это тоже начиналось, еще в 20-е годы. Малевич, Филонов, Матюшин явно занимались академизацией, да и младшие авангардисты – Хармс, Введенский, Заболоцкий... С другой стороны мне хотелось несколько раскачать представление об академизме как застывшем, забронзовевшем. Поэтому Академия Зауми – это оксюморон, вроде "горячего снега". Это была попытка соединения серьезного и иронического.

Н.В. – Но, кажется, вы не попали в тот "авангардный" пласт, который всплыл на поверхность в период перестройки... авангардистами называли тогда совсем других авторов... С.Б. -Да, это было очень смешно. Советские критики, вообще ничего не понимавшие в авангарде, стали называть авангардистами авторов, которые иронически или юмористически препарировали советские реалии. Спрос на такого рода тексты в то время был велик, потому что вообще все смеялись над пустой выхолощенной идеологией. Но были люди, которые уже отсмеялись раньше, еще в 60-е-70-е годы, а потом стали делать нечто другое. Вот они нас интересовали. Таких авторов количественно было немного. Но качественно они превосходили поверхностную, по сути попсовую риторику. Еще в первой половине 80-х годов у нас были контакты с Геннадием Айги, который нами осознавался как связующее звено между историческим и внеисторическим авангардом. Затем мы установили переписку с ейскими трансфуристами Ры Никоновой и Сергеем Сигеем, с ленинградскими авангардистами – Борисом Констриктором, Борисом Кудряковым, Александром Горноном, Владимиром Эрлем.

Н.В. – Я знаю, что важную роль в формировании A3 сыграло 100-летие Велимира Хлебникова. Его понимание заумного как сверхумного ведь оказало воздействие на ваши последующие определения...

С.Б. – Безусловно! В начале 80-х годов я заново перечитал Хлебникова и весь мой курс в студии был по существу хлебниковским. Немногие тогда публикации велимироведческие были проштудированы. И вот в 1983 году выходит книга Виктора Петровича Григорьева "Грамматика идиостиля"... Эта книга стала для меня поворотной. Надо сказать – это вообще филологический шедевр, я о ней писал, не буду повторяться. Скажу только, что она как будто заряжена необыкновенной энергетикой. По этой книге я учил студийцев писать стихи, анализировать. Я знал ее почти наизусть. И конечно 100-летие Велимира стало сильнейшим катализатором. В 1985 году я принял участие в Первых Хлебниковских чтениях в Астрахани. Это было ощущение счастья. Заумного конечно!

Н.В. – В связи с этой репликой у меня возникает вопрос о роли серьезного и смехового в вашей теории заумного и вообще авангардной теории, над которой вы давно работаете. Мне, например, кажется, что в каких-то утверждениях вы провакативны и заменяете объяснения сдвигами в сторону иронического парадокса.

С.Б. – В этот парадокс я бы и сейчас хотел уйти, но все-таки скажу несколько иначе. В 80-е годы была очень трудная ситуация – развенчание утопии, которую топтали за то, что она не так была осуществлена! Тогда были модны антиутопии. Но дело в том, что у-топия неосуществима принципиально, поэтому она не виновата! Утопия осуществима лишь в искусстве, да не лишь, потому что искусство превыше всего. Что касается серьезного и смехового, то между ними существуют, конечно, очень тонкие взаимоотношения, вот почему я предпочитаю иногда говорить о серьезном в смеховом ключе и наоборот.

Н.В. – Возвратимся к расширенному пониманию зауми и к студийным занятиям, вообще к Тамбовской школе, которая, если внимательно почитать общие публикации азовцев, безусловно существует.

С.Б. – Я тоже полагаю, что существует некая стилевая общность тамбовских авторов. И в связи с этим еще раз о "зауми". В 1991 году я издал маленькую книжечку, которую назвал "Муза зауми", это название, как видим, состоит из двух слов, а фактически анаграммы одного. Заумное я, следовательно, интерпретировал как выход за некоторую ограниченную территорию. Поэтому я всячески приветствовал поиск в абсолютно разных полях – чувственное начало прежде всего, затем фонетика, морфология, синтаксис, словообразование, то есть все возможные и невозможные операции с языком. Именно с этой точки зрения меня интересовали так называемые "нестандартные" формы стиха (не только русского).

Н.В. – Так наверно появилась книга с "заумным" названием "Зевгма", где были представлены все эти замечательные формы?

С.Б. – Да. Это название можно было расшифровать только с помощью словаря и многие восприняли его либо как заумное, либо как аббревиатуру неизвестно чего... Сильное влияние на меня оказал "Поэтический словарь " Александра Квятковского. Ну вот, продолжим выход за. В альманахе мы даем стихи Владимира Малькова, Алексея Шепелева, Александра Фролова, Алексея Долгова – это тамбовский A3, но в то же время сибирский A3 СОАЗ (Виктор Иватв) и дальневосточный – ДВАЗ (Анна Золотарева (Nota bene! Начальные буквы – A3!), Елена Круглова, Арт Иванов). Собственно, в этих стихах не так много заумного в традиционном понимании (в этом смысле авангардность продолжается – как изменение традиции!). Но там другого рода заумь, в каждом своя, отличная. Возможно, что подлинно заумное – это предельная индивидуализация. Разумеется, это первичное ощущение, поскольку в принципе любой текст в конце концов приручается читателем (реципиентом вообще!), обрастает интерпретациями. Поэтому собственно и появляются новые поэты. Нужны новые индивидуальные перечтения мира! Поэтому, когда а.шепелёв просыпается утром в час дня – это как раз заумное перепрочтение мирового распорядка! Или когда у Долгова зима наступает по обе стороны холодильника. Мы можем умножить эти примеры внутренней включенности во внешние процессы, чем, увы, не занимается современная критика, хотя есть интересные наблюдения со стороны лингвистики, например работы Натальи Фатеевой.

Н.В. – Кажется, именно занятия лингвистикой подтолкнули вас к разработке вашей линии в современной поэзии и аналитике...

С.Б. – Да, это так. Я действительно несколько лет вел курс общего языкознания, преподавал некоторые разделы современного русского языка, проблемные курсы культуры речи, лингвистической поэтики. И разумеется это можно обнаружить в разных моих текстах... Некоторое время я занимался трансформационной грамматикой известного американского лингвиста Наума Хомского, вел семинары, вообще увлекся самим процессом языковой трансформации. И спустя годы пришел к выводу о возможности трансформационной поэтики.

Н.В. – Это как-то связано с теорией поэтических технологий, которая постоянно развивается в ваших книгах?

С.Б. – Да, в общем плане. Если представить вообще все творчество как огромное производство текстов, то можно обнаружить различные технологии, которые так или иначе используются, даже если автор специально об этом не думает (есть наработанные технологии, которые кажутся естественными!). Трансформационная поэтика – это осознанное деяние: углубление внутрь формы – предложения, фразы, высказывания, слова, фонемы, использование комбинаторики. В разных вариантах такие трансформации мы увидим у Мнацакановой, Никоновой и Сигея, Кацюбы и Кедрова, у Анны Альчук и Натальи Азаровой, Александра Федулова и Елены Сазиной, вообще у многих авторов нашего альманаха.

Н.В. – После стольких лет действий впервые выходит альманах. Это само по себе довольно интересный и необычный ход. Будет ли продолжение?

С.Б. – Пока не знаю. Вообще у нас были раньше совместные публикации в разных изданиях, в «Черновике», «Журнале поэтов», «Футурум-арте», «Детях Ра», некоторых других изданиях. Вероятно, всякое творение должно вызреть, по тому же принципу трансформационности…

Форма входа
Календарь новостей
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Поиск
Друзья сайта
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Copyright MyCorp © 2024 Сделать бесплатный сайт с uCoz