«Пишу с натуры»
(О книге стихов тамбовчанина Сергея Бирюкова
[М.: Молодая гвардия. – 1989. – 32 с.])

Поэтические законы бытия отличаются от естественных законов. Говорят даже, что вторые важнее. Но это не всегда, и в наше время с его очередями и сахарными талонами вдруг оказались важными до чрезвычайности поэтические осмысления.

Поэт (здесь речь идет не обязательно о Бирюкове) проникает в глубь вещей как неких имманентных сущностей вне их прагматических назначений. Бирюков – поэт особенный. Он, ко всему прочему, не навязывает вещи свое мировоззрение, он ее изучает изнутри и пишет при этом – с натуры. Весьма удивительным образом, однако, пишет – так, чтобы на полотне был не случайный прилипший лист и не комья дороги, а "тень летающей птицы" и "осени краткий свет".

Поэт воистину хочет невозможного. На то он и поэт. Тот, кто идет по привычному грейдеру или околостоличному асфальту, поэт не вполне, поэт по званию. А у поэта Бирюкова – поэтическое призвание, поэтому и нет никакого грейдера и лишь один поиск дороги. Что же говорит Сергей Бирюков? Как будто бы известные вещи. Вот он
описывает огород ("В легкой дымке"):

Вызреют дыни внизу –
не побоятся мороза.
Выше картошка взойдет…
Так начинается проза.

Прозаическое описание мертво, хоть речь идет о живых материях. В нем не хватает мечты, а без мечты жизнь бессмысленна и бесчеловечна. И вот полосой вдоль огорода – ручей. Это и есть мечта, не убиваемая ни культами, ни продразверсткой:

Не пересохнет ручей,
па зиму только застынет,
чтобы не спутать ни с чем
эти картины простые.

Осмыслить жизнь трудно, как трудно представить себе степь дном бывшего моря. Может быть, на первых порах достаточно просто войти в жизнь и монотонно гнуть подковы да лошадь ковать ("Кузнец Митрий"), не обращая внимания на критику справа и слева? А если не хватит сил, если оборвется волос? Тогда останется голос ("Ночью пришла телеграмма") – как неосмысленное назначение человека на земле.

Поэта Бирюкова больше всего страшит эта неосмысленность. Почти импрессионистские картины, мгновенные образы вроде "И один – в дверном проеме – человек старел" – все это только экспозиция книги Бирюкова "Пишу с натуры". Во второй ее части "Между огнем и водой" уже представлен образ ведущего монолог Человека, образ "Одинокого Времени", которое заносится на "Доску Судьбы", хотим мы этого или не хотим. Страшно ведь оттого, что чаще всего – не хотим. И на нашей терпкой совести Тициан Табидзе ("поэзии патриций") и первый пиит Державин, оказавшийся в тамбовском степном захолустье, где сроду "не зрили водопадов и муз не знали искони".

Такое впечатление, что их до сих пор здесь знать не хотят. И, видимо, с этим связано стойкое нежелание понять и принять поэзию самого Сергея Бирюкова. Поэтому не хватает пространства, настолько оно стеснено такими маленькими, но многочисленными обстоятельствами. И начинается движение во Времени. Сначала это ретроспективное путешествие – в четырнадцатый век, где "на плечи давят кованые латы», и в бессмысленные будни Сизифа, наконец – к самому рождению смертных, к Адаму и Еве. Но поэт попадает в другое время, которого еще нет и может не быть. Это время надо увидеть, предсказать. И вот уже тяга к извечному поэтическому видению. В русской поэзии оно ассоциировалось с образом Пророка.

Здесь бы Сергею Бирюкову в пору остановиться, уступив дорогу более мощным провидцам, признанным Союзом писателей и Центрально-Чернозёмным издательством. Не таков наш тамбовский поэт, ив многозначном стихотворении "Между огнем и водой" возникает почти сахаровское ощущение опасности – за отдыхающего на свежей соломе теленка, за ведро с ледяной колодезной водой и за голого, незащищенного младенца, которым мы заслонили мир от грозящего ему распада. Время поэта Бирюкова - это время на волоске, время высоких прорицаний, время наибольшей радости от ощущения Бытия, такого непрочного и преходящего. Конечно, для того, чтобы все это сказать, нужны прекрасные стихи. Но это только начало. Небольшая книга Бирюкова – цепь постоянных поэтических восхождений и возвращений на прежние круги по Эйлеру – с новым взрывом поэтической энергии.

Именно таким возвращением нужно считать следующий раздел книги "Плывут три рыбы". Здесь те же реалии, что и в первом разделе "Под сводами небес", тот же прозаический огород, словно и не окаймленный ручьем мечты. Но здесь каждая реалия – символ величайшего события, т.е. сама по себе поэзия, в самом своем начале. Некоторые символы просто дух захватывают. Вот, например, «полая вода». Ведь она "бо-знать что делает!" Так-то все спокойно, в нормы введено и держится там надежно. Но когда полая вода!..

То ли приснилось,
то ли в самом деле,
ночью темнотища –
выколи глаза:
рыба входит в избу
и за стол садится.
Ест пшенную кашу
с молоком...

Надо, конечно, знать русскую символику, чтобы сердцем схватить это дивное стихотворение Сергея Бирюкова, чтобы не воспринять его примитивно, по-детски. Впрочем, нет. Именно по-детски и надо воспринимать Сергея Бирюкова, ведь «рыба» и «вода» – символ чистой, почти детской веры. И не только веры, но и человеческого благополучия, вообще – жизни:

Три рыбы плыли одинокие.
Рядом, рядом,
нет и нет,
не достанешь,
и пока плывут,
жить не перестанешь.

Настоящий человек – творческий, мечтающий – не испугается фантазии. Фантазия - это лучшая из реальностей. Это праздник реальности. На таком празднике построено все русское народное творчество, в которое поэт Бирюков то ли в силу своей деревенской кости, то ли в силу утонченной образованности входит как-то просто и сразу – в самую глубь. Это удается немногим, но это, наверное, выше всего:

Птица легкая,
птица черная,
певчая.
Прилетела
птица
вчера, позавчера,
прилетела сейчас.
Птица над моей головой.
Ну чего тебе,
птица, –
легкая, черная,
певчая?
Ну чего тебе
вчера,
позавчера
и сегодня,
завтра?..

Я бы мог еще долго говорить о глубоких, редких стихах Бирюкова, исподволь навязывая свое их прочтение. Но, может быть, читателю самому лучше обратиться к книге «Пишу с натуры». А мне остается поставить точку.

1990