ОБРАТИМОЕ СЛОВО НИКОЛАЯ ЛАДЫГИНА

В длинном чёрном пальто, в широкополой шляпе. Окладистая борода. С плеча свисает этюдник. Кажется, что этот человек сошёл с фотографии времён импрессионистов. В Тамбове он мог бы вызвать удивление, если бы давно уже не стал частью городского пейзажа, который обеднел с уходом из жизни этого человека. Николай Иванович Ладыгин – так звали художника и поэта, не состоявшего, между тем, в «творческих союзах» и лишь в 67 лет принявшего участие в областном семинаре молодых поэтов.

Семинар состоялся летом 1 970 года, и его открытием были как раз стихи Николая Ивановича, читавшиеся как слева направо, так и наоборот. Палиндромы! В этом же 1970 году журнал «Русская речь» напечатал палиндромический цикл «Времена года». На этом дело с выходом его в большую печать и кончилось.

Николай Иванович Ладыгин родился в 1903 году в старинном городе Рославле Смоленской губернии. Учился в местной гимназии, славной тем, что здесь же когда-то получал образование выдающийся скульптор С. Т. Коненков. С детства Ладыгин занимался рисунком и живописью, но систематического образования ему получить не удалось. До 1 941 года он сменил ряд профессий – от столяра в музыкальной мастерской до техника-изыскателя железных дорог, не оставляя при этом занятий живописью. С экспедициями Николай Иванович исходил Урал и Север России. Серьезная травма ноги заставила его вернуться в родной город и вспомнить об увлечении рисованием. Вскоре он создает в Рославле художественную студию имени Врубеля, вступает во Всероссийское кооперативное товарищество «Художник». К сожалению, его работы рославльского периода не сохранились. Они погибли в огне войны. Уже 2 июля 1941 года город начали бомбить. В июле шли тяжелейшие бои на Рославльском направлении. Третьего августа город был сдан. Среди тех, кому удалось уйти в тыл, была семья Ладыгиных.

Голодных и полураздетых Ладыгиных, как и тысячи других семей, приютила Тамбовщина. Остановились в селе Вельможке. Николай Иванович пошел работать в школу, а его жена Александра Ивановна – воспитателем в детдом, где вскоре стала директором. В Вельможке задержались на целых десять лет. Жили, как и все в военные годы, скудно. Но дочери Ладыгиных Елене Николаевне запомнились веселые праздники в школе и детдоме. Душой праздников был Николай Иванович. Он сочинял пьесы и сам их ставил с детьми, придумывал оформление. «Просто поразительно, как ему все удавалось, ведь не было никаких материалов. Ничего, кроме фантазии», – вспоминает Елена Николаевна. Из такой фантазии появилось в детском доме электричество. Николай Иванович построил ветряной двигатель собственной конструкции.

Окончилась война. Ладыгины узнали, что Рославль разрушен, возвращаться было некуда. Да и в детдоме некому пока было заменить Александру Ивановну. Так и жили в Вельможке до 1952 года, когда художника Ладыгина, в 1947 году уже принявшего участие в областной выставке, уже замеченного и выполнявшего заказы, пригласили работать в областной центр.

В Тамбове, городе, с которым связаны главные художественные обретения Ладыгина, он быстро сходится с местными художниками, литераторами, журналистами. Его дом известный советский поэт Николай Глазков позднее назовет ТДЛ – Тамбовский Дом Ладыгина. Во второй половине 50-х годов оживляется художественная жизнь, в Тамбов часто наезжают поэты из Москвы и других городов и областей. Многие из них были гостями дома Ладыгина.

Любитель неторопливой беседы и шахмат, Николай Иванович был рад гостям. Он специально готовил для них сюрпризы. То это была новая картина, то новые стихи. Николай Иванович легко писал посвящения друзьям, любил стихотворную игру. В середине 60-х годов он увлекся палиндромом.

Каждому из нас знакомы слова «казак», «шалаш». Они читаются по буквам в обе стороны. Существуют и обратимые фразы. Помнится державинская строка: «Я иду с мечем судия». Палиндром пользовался полными правами у русских поэтов-силлабистов. Затем он практически исчезает из печати, продолжая существовать в устной традиции. И возвращается в литературу на новом этапе в XX веке. В 1913 году Велимир Хлебников пишет стихотворение «Перевертень», а в 1920 году палиндромическую поэму «Разин», включенную в первый том его пятитомного собрания произведений.

В 1966 году Семен Кирсанов писал, что «может быть, явится поэт, который развернуто применит зеркальную рифму, и это окажется естественным...» Очевидно, эта публикация в журнале «Наука и жизнь» (1966, N° 7) сыграла большую роль в том, что Николай Иванович Ладыгин перешел на палиндром. И это в самом деле оказалось для него естественным. Оставаясь в живописи на позициях достаточно традиционных, он изрядно продвинулся здесь как пейзажист.

Он начал писать палиндромы, как пишут обычные стихи. Нужно было время на осмысление этой формы, не только как технической или забавной. Времени у Николая Ивановича оставалось не так уж много. Он работал над палиндромами около десяти лет, до самой смерти, последовавшей в 1975 году, когда ему было 72 года. За эти десять лет он несколько раз пытался издать книгу своих палиндромов, обращался в разные издательства. Рукопись давали на отзыв, наряду с отрицательными были и положительные рецензии. Но в основном рецензенты были озабочены тем, что будет «непонятно читателю», задавались риторическими для них вопросами – «стоит ли растрачивать силы на сочинение палиндромов?»

Были и другие голоса: А. Межирова, Н. Глазкова, М. Румянцевой, Ф. Сухова и некоторых других литераторов – сторонников того, чтобы ладыгинские палиндромы увидели свет. Но эти голоса не были услышаны.

Литературовед Б. Н. Двинянинов, до конца жизни размышлявший над произведениями своего друга и пришедший к метафорическому определению – «палиндром – космодром поэзии», оставил такую запись: «Палиндромы Ладыгина <...> явление исключительное в русской поэзии: по исключительному объему <...>, по разнообразию охваченных тем, глубокой разработке их в труднейшей специфической форме и безупречному мастерству в пределах реалистического метода они бесспорно уникальны в поэтическом искусстве нового времени и заслуживают самого пристального внимания читателей и глубокого изучения... Издание палиндромов Н. И. Ладыгина отдельной книгой будет праздником и хорошим подарком для всех любителей поэтического слова и несомненным шагом вперед в развитии и теории акцентного стиха и раскрытии его неограниченных возможностей».

Добрые отзывы, хранящиеся в семейном архиве Ладыгиных, в свое время помогали Николаю Ивановичу стойко переносить издательское непонимание. Ведь в то время, с точки зрения издателей, поддерживаемых и поэтами, и критиками, всё, что выходило за рамки зарегулированного четырехстопного ямба, считалось «формализмом, эстетством и модернизмом». И при этом считалось, что поэзия вовсю развивается.

Становление Ладыгина-палиндромиста проходило в постоянном общении с тамбовским литературоведом Б. Н. Двиняниновым, блестящим знатоком русской поэзии и, что особенно важно, поэзии первой трети XX века. Именно Двинянинов познакомил Ладыгина с творениями Хлебникова. Но Ладыгин не стал его продолжателем. В поэзии Николая Ивановича (в отличие от Хлебникова) привлекала не философия слова, а его игровые возможности. Он писал акростихи, тавтограммы, то есть такие стихи, в которых большинство слов начинается на одну и ту же букву. Увлекался он и строгими формами. Например, написал венок сонетов. В какой-то мере он следовал одному из самых ироничных поэтов – Николаю Глазкову. Недаром он посвятил ему акростих и одну из тавтограмм, которая начинается вот такими строчками:

Гудит не горечью Гренады
Глазковский говорок
Глазков – гротеск, Глазков – громада.
Гуманен и глубок.
Глазкова горние глаголы
Гармонией гремят
И гордые глаза на годы
Грядущего глядят...

И палиндромические стихи Ладыгин поначалу писал как шутливые, сатирические. Но дело в том, что палиндром, в силу своей специфики, существенно меняет акценты. Он в значительной степени лишает стих описательности и выводит его к неожиданным обобщениям. Тут сказывается и то, что это наименее заштампованная форма. Если Ладыгин как автор тяготел к лирическому или юмористическому рассказыванию в рамках прямой логики, то сам палиндром обращал время вспять вместе со строкой, и таким образом возникал новый смысл. Надо сказать, что поэт быстро это уловил и наряду с лирико-юмористическими темами стал разрабатывать и другие. Тут не обошлось, конечно, без серьезного влияния Б. Н. Двинянинова, благодаря постоянному общению с которым поэт обращается к различным событиям русской и мировой истории, к историческим личностям, образам поэтов, писателей, художников. Как правило, он описывает известные эпизоды, но в палиндромическом варианте эти эпизоды освобождаются от однозначности, плоскости пересказа.

Так, явно под влиянием бесед с крупным специалистом в области древнерусской литературы Двиняниновым, была написана поэма о выдающемся писателе и религиозном деятеле протопопе Аввакуме. Здесь палиндромичность помогла воссоздать без стилизации страстный аввакумовский слог, причем не на уровне отдельных строк, даже таких мощных, как «Ада псари и распада!», а на уровне целого. Аввакум на наших глазах как бы заново проживает жизнь, постоянно возвращаясь к прошедшим событиям, как в Житии.

Интересно, что там, где Ладыгин остается в пределах юмористически-бытовых зарисовок, палиндром становится более игровым. Но это само по себе ценно. Блестки юмора сверкают во многих самых серьезных сочинениях Ладыгина. И палиндром придает им особый колорит, завершенность. Но наибольшей силы палиндромичность у Ладыгина достигла все-таки в тех стихах, где он касался тем лирических, драматических и особенно трагических.

В своих исторических и биографических поэмах он во многом шел от позднего Маяковского, впрочем, используя гиперболизм его ранних поэм. Метод переложения стихами исторического материала широко применен в советской поэзии. И из-за этой необъятной широты к началу 70-х годов был окончательно скомпрометирован. Он выродился в иллюстрацию. Как задолго до этого был скомпрометирован иллюстративный биографический фильм. Оживить этот метод можно было только какой-то необычной формой. Этим и занялся Ладыгин.

Какую бы историческую поэму Ладыгина мы ни взяли, увидим, как палиндром на наших глазах углубляет уже знакомую информацию. Особенно надо отметить, что палиндромические строки Ладыгина текучи, одна строка перетекает в другую, образуя единство, связанность. Естественно, что этот принцип диктует и чтение. Вот яркий пример из маленькой поэмы «Иван Грозный», самое начало:

Ум, роняя норму, Лих и хил.

Можно сказать об этом и как-то иначе, обыкновенным стихом, но впечатление неизбежно будет потеряно. Палиндромичность в еще большей степени, чем рифма, придает высказыванию объективность. Хотя это, как и в обычных стихах, происходит не всегда, а только в тех случаях, когда творческий заряд автора совпадает с объективной реальностью – воплощенной или угадываемой.

В лирических пейзажных стихах палиндромия выводила поэта к глубинному чувствованию и пониманию явлений природы. Палиндромия же сообщала стиху тот мощный напор, которым отличаются почти все стихотворения Ладыгина. Вот несколько строк из стихотворения «Марево»:

О вера моя, о марево,
Вы ропот, то порыв,
Как
Ветер орете в
Окно. Так шуми, зимушка, тонко,
Намути туман,
Намаши игру пурги и шамань

В конце жизни Николай Иванович думал о возможности сплошной палиндромичности. Имей он нормальные условия для издания своих творений, нормальное, без ярлыков, обсуждение в печати, кто знает, что смог бы открыть этот одаренный человек. Но уже то, что он сумел сделать за свое последнее десятилетие, которое многие успевают растратить лишь на игру в домино, бесспорно, оставляет за ним место в истории литературы и языка, возможности которого он показал столь ярко.

Было бы нелепо подходить к поэзии Ладыгина некритически. Палиндром – сложнейшая форма, требующая особой изощренности, огромного, непрерывно пополняющегося словарного запаса. Николай Иванович рассказывал, что он видит слова во сне, говорил: «Слова нет в словаре, а я знаю, что оно существует». При этом он практически обходился без неологизмов, лишь иногда использовал просторечия и областные слова из Даля. В то же время он активно использовал иностранные слова, которые в сочетании с исконно русскими давали самые неожиданные эффекты, например: «и крик кирки», «аккорд рока» и так далее. Но все-таки слов не хватало, даже в словарях, приходилось обращаться к «помощи» служебных. Это издержки обратимой строки. Они неизбежны. Можно говорить и о повторяемости в разных стихотворениях одних и тех же слов. Такие повторы бывают и у поэтов, пишущих «обычные» стихи, хотя в палиндромических стихах процент повторов явно выше. От этого трудно уйти. Но, как сказал тамбовский художник Валерий Романов «КТО ТУТ ОТК?» Эта шутливая палиндромическая строка возвращает нас к реальности: «Попробуй написать лучше». Рискуя повториться, скажу – несмотря на общение с поэтами и критиками, понимавшими его, Ладыгин как палиндромист работал все-таки в изоляции. Тем большего уважения вызывают результаты, которых он достиг. В целом ему удалось успешно преодолевать те трудности, которые объективно рождает палиндром...

Почти всю жизнь Ладыгин-художник писал природу. Его рабо¬ты появляются на областных, а позднее и на всесоюзных выставках. Не получив настоящей шко¬лы, вынужденный зарабатывать оформительской поденкой, чтобы кормить семью, Николай Иванович до последних дней искал свой стиль в живописи. И. Левитан, французские импрессионисты были для него высокими ориентирами в искусстве. Лучше всего, на мой взгляд, ему удавались пейзажи. Он любил останавливать мгновения природы как бы стоп-кадром. Не случайно уже в конце жизни он пришел к живописи на березовых срезах. Содержание здесь получало форму, как бы нарочно подготовленную природой. С юношеской увлеченностью семидесятилетний художник вписывал в рамку березового среза прекрасные образы природы среднерусской полосы. За пару лет срезов набралось столько, что художник устроил выставку. И сегодня эти миниатюры украшают многие тамбовские квартиры.

Его пейзажи на березовых срезах – это как бы взгляд в природу сквозь природу. Разумеется, художнику пригодился здесь опыт живописца, но, думаю, не последнюю роль в этом открытии сыграло его увлечение палиндромами. На собственном примере Ладыгин показал, как чувства и сознание освобождаются от стереотипа.

Освобождение от стереотипа восприятия и отображения действительности для каждого из нас – реальная необходимость. Многому приходится учиться заново. В том числе искусности во всех сферах жизни. Такую искусность, равную умению подковать блоху, демонстрирует Н. И. Ладыгин. Он верил, что его творчество понадобится соотечественникам.

В это верили и поэты, писатели, которые познакомились с палиндромическими стихами Николая Ивановича еще при жизни.

К сожалению, издательская судьба творений Н. И. Ладыгина не складывалась и после его кончины. В 1975 году, сразу после его смерти, друзья и близкие стали предпринимать попытки издания. Сохранились письма Н. И. Глазкова Б. Н. Двинянинову, в которых он предлагает различные планы издания. Неожиданный подарок друзья и поклонники поэта получили 1 января 1979 года, когда в «Комсомольской правде» появилась статья А. Левиной.

Однако лишь в 1983 году, в очередном выпуске «Дня поэзии» появилась первая посмертная публикация (многие тексты в отрывках и сокращении). Главные же публикации стихов Ладыгина были сделаны автором этих строк в 1987-88 годах в альманахе «Поэзия», журналах «В мире книг», «Волга», в ряде газет. Само время востребовало палиндромическую речь Николая Ивановича.

Сейчас, когда мы всё чаще оглядываемся назад, чтобы увидеть – от чего мы ушли, какой путь преодолели, чтобы понять, куда двигаться, думаю, как нельзя кстати придется обратимое слово. В поэтическом же плане все так устали от прямолинейного, движущегося в одну сторону, а по сути – в никуда, обесцененного слова, что когда в 1986 году «Литературная газета» но своей 16-й полосе объявила конкурс перевертышей, то была просто завалена тысячами писем со стихотворными и прозаическими, однострочными и многострочными палиндромами.

Момент, который мы сейчас переживаем, требует уравновешивания правого и левого полушарий головного мозга, восстановления девальвированного слова. Знаменательно, что именно в наше время опубликована палиндромическая книга Николая Ивановича «Золото лоз». Палиндромы Ладыгина воскрешают слог древнерусской литературы, восходящей, в свою очередь, к библейскому слогу, воскрешают фольклорную веру в слово. «Звуки лиры», спасающие «дела людей» от «пропасти забвения», здесь как бы удваиваются. О палиндроме можно сказать словами самого Николая Ивановича, что это «року укор». Разве не в этом, не в преодолении роковых обстоятельств, и состоит смысл искусства?

Сергей Бирюков, кандидат филологических наук.